Рождение шестого океана - Страница 75

— Но я ни с кем не разговаривал. Прямо с аэродрома проехал в больницу.

— Пусть это будет предварительное мнение, — сказал генерал мягко, но настойчиво.

— Что же я могу сказать предварительно? Дело новое, могут быть всякие каверзы со стороны природы. Вероятнее всего, произошло короткое замыкание ионосферы. Ведь воздух — не идеальный изолятор. Иногда электропроводность его может быть очень велика. По-видимому, и на этот раз она неожиданно повысилась; произошел пробой, как на проводах, когда изоляция испорчена и весь заряд ионосферы ушел в землю. Остальное сделал атомный ускоритель, когда свалился с вышки и разбился.

— А почему электропроводность могла повыситься? Какое-нибудь загрязнение, примеси?

— Нет, дым, пыль, даже самая сильная гроза не могли нам повредить. Большей частью наши неприятности связаны с Солнцем. Электризация воздуха повышается, когда на Солнце крупные пятна, факелы и особенно вспышки в хромосфере. По-видимому, вчера была вспышка. В такой день ставить опыт трудно, почти рискованно.

— Почему же вы назначили опыт на этот день?

— О вспышках нельзя знать заранее. Известно только, что в этом году их много. Приходится опасаться. Года через два пятен будет меньше, тогда вспышки исчезнут.

— Но почему вы не отложили все-таки опыт, когда вспышка появилась?

— Лично я не знал об этом. У нас солнце уже зашло, и атмосфера была благоприятная.

— А Валентин Николаевич?

— По всей вероятности, знал. Это основа. Начиная работу, мы запрашиваем обсерваторию о состоянии Солнца и земной атмосферы.

— Может быть, он волновался, и поэтому упустил?

— Нет, это просто невозможно.

— Почему же? Бывают ошибки по рассеянности. У Валентина Николаевича было много обязанностей. Его могли отвлечь, он мог забыть...

— Нельзя забыть, как тебя зовут, — сказал Сергей сердито. — Если я бегу на поезд, тороплюсь и волнуюсь, я могу забыть пальто, бумажник, даже билет... но я никогда не забуду, что еду на вокзал. Прежде чем включать ток, мы обязательно поворачиваем рукоятку реостата. Перед рукояткой цифры. Поворот делается в зависимости от проводимости воздуха. Чтобы повернуть рукоятку, нужно вычислить сопротивление. Без этого мы не начнем.

— Значит, по-вашему, Валентин Николаевич знал, что день неудобный, трудный, рискованный, как вы говорите... и все-таки рискнул. Почему же он пошел на это?

Сергей молчал.

— Кажется, вы давно знаете Валентина Николаевича, расскажите нам, что он за человек.

Естественно, Сергей только хвалил. Недостатки друга казались ему такими ничтожными сейчас.

— Мы таким и представляли его, — сказал генерал. — Но все-таки, были у него какие-нибудь слабости? Может быть, он любил выпить?

— Никогда. Он ненавидел пьянство. Говорил, что уважает свою голову и не хочет затемнять ее вином.

— Может быть, он нуждался в деньгах, любил дорогие вещи?

— Да что вы, нас поставили в исключительные условия.

— А кем водил знакомство ваш друг? (Сергей назвал несколько десятков имен). Не было ли среди его знакомых людей, которые не вызывали у вас доверия?..

Сергей вспылил.

— Послушайте! — крикнул он. — Я вижу, куда вы гнете. Это бессмыслица. Валентин не мог испортить нарочно. Вся жизнь его была в этой работе. Испортить работу! Это было бы самоубийством.

— Но ведь он пришел потом к самоубийству. Значит, были на то причины.

— Причины! Провал работы — достаточная причина? Человек он впечатлительный, преувеличил неудачу. В конце концов бывают в жизни ошибки. Помните, Маяковский написал, что «в этой жизни умереть не трудно», а потом кончил так же, как тот, кого он упрекал.

— Маяковский жил и умер раньше, чем родился Валентин Николаевич Новиков. Его травили враги советской литературы. Кто травил Валентина Николаевича? Провал, неудача! Разве вы, я, разве любой по-настоящему советский человек уйдет из жизни из-за того, что провалилась работа?

— Не знаю, все сложилось вместе: Валентин очень нервничал, у него была неудачная любовь...

— Разве вы, я, разве любой по-настоящему советский человек уйдет из жизни из-за неудачной любви?

Сергей замялся.

— Я не знаю, товарищ генерал. Валентин чист и честен, в этом я уверен. Он мог ошибиться, все мы ошибаемся. Вот все, что я могу оказать. Может быть, я сумею выяснить еще что-нибудь, когда поговорю с людьми, работавшими здесь, в Мезени, прежде всего с заместителем Валентина — Геннадием Васильевичем.

— Вы еще не говорили с ним?

— Нет, не говорил. На аэродроме он не встречал меня почему-то.

— А что за человек, этот Геннадий Васильевич?

5

Сергей недолюбливал Лузгина. Но здесь, на комиссии, не считал возможным руководствоваться симпатиями.

— Геннадий Васильевич — хороший работник, — сказал он, — деловой, исполнительный, точный, превосходный администратор. Вне службы я с ним не встречался. Кажется, он холостяк, живет один, ни с кем не дружит особенно, любит балет... ну, вот и все, что мне известно.

— Он был заместителем Валентина Николаевича? Может быть, переговоры с обсерваторией вел он?

— Это могло быть, но лучше спросить у него.

А он мог допустить ошибку? Забыть, перепутать?

Сергей улыбнулся.

— Совершенно исключается. Забывают люди, у которых голова забита идеями. У Геннадия Васильевича вообще не бывало идей. Он образец точности, ходячая пунктуальность.

— А как он поступил в ваш институт?

— Это было в самом начале нашей работы. Он служил в Новосибирском энергоинституте, узнал о создании нашей лаборатории, попросил, чтобы его перевели к нам. Говорил, что его увлекает борьба с ионосферой. Мы даже удивлялись, как в его прозаической душе могла жить такая романтика.