Рождение шестого океана - Страница 48

— Это он говорил вам?

Хитсари пожал плечами.

— Разве вы не знаете наших жрецов? Стиснет зубы и молчит. Ни слова, скорее язык откусит. Мои помощники бьются с ним третьи сутки. Конечно, в прежнее время умели развязать язык.., но мы просвещенные либералы, мы вежливые и мягкотелые. Вот если, бы нам разрешили ввиду случая особой важности...

— Нет, нет, господин Хитсари, не будем возвращаться к средневековью. Неужели нельзя добиться словами?

— Словами! Хотите, я провожу вас к нему, попробуйте воздействовать словами.

Идти пришлось далеко — дворами, лестницами, коридорами. В асфальтированных двориках, выстроившись попарно, заключенные гуляли — по. часовой стрелке и против часовой. Другие, закончив прогулку, сидели за решеткой, словно звери в зоопарке. В их камерах вместо передней стенки были прутья, чтобы снаружи, из коридора, караульный видел каждый уголок. Зато и сами преступники могли провожать глазами проходящих. Вслед профессору они кричали что-то грубое и насмешливое.

Наконец Хитсари толкнул тяжелую, чугунную дверь, и прямо перед собой Дасья увидел убийцу.

Изорванная одежда, худая жилистая шея, выпирающие ключицы, черное обросшее лицо... Под глазам синяк, рассеченная скула... и глубокие, горящие ненавистью волчьи глаза. Глаза горели, хотя сам преступник еле стоял на ногах. Конвойные поддерживали его.

— Будешь говорить, скотина?! —кричал младший следователь, стуча кулаком по столу..,

Молчание. Глаза горят, зубы стиснуты.

Следователь переменил тон:

— Тебе же стыдно должно быть. Ты жрец, тебе нельзя даже червяка раздавить. А ты камнем старика стукнул, слабого, беззащитного, все равно, что ребенка обидел. Совесть тебя не гложет?

Молчание. Стиснутые зубы.

Тогда вступил Хитсари:

— Имей в виду, что следствию все известно. Мы знаем, кто тебя подослал. Тебя, дурачка, обвели вокруг пальца, уговорили и подставили пор удар, свалили свою вину. Зачем же ты других заслоняешь, тех, кто предал тебя? Пускай лучше их накажут, а ты живи.

Молчание.

Дасья сел в сторонку, чтобы не мешать следователям, взял в руки газету. Это была местная газета, но на европейском языке, потому что джанги и джарисы до сих пор разговаривали между собой на языке изгнанных колонизаторов.

И вдруг Дасья заметил, что глаза преступника прищурились. Он явно старался разобрать заголовок.

— Ты знаешь иностранный язык? — спросил Дасья. У него даже мелькнула мысль: «Не шпион ли из Европы? »

Преступник молчал.

Хитсари усмехнулся.

— У них там целый университет в монастыре. Все знают: и языки, и историю. Даже стихи пишут. Вот посмотрите...

Он извлек из дела потертую, сшитую из отдельных листов тетрадь.

Поеживаясь под ненавидящим взором владельца тетради, Дасья развернул ее с любопытством. Молитвы? Нет, только язык и ритм древних молитв. А содержание совсем земное.

Убийца писал стихи:

о серых пустынях Джаристана, где почва, как потрескавшиеся губы, и поникшие пальмы подобны голодному ребенку у груди мертвой матери. Сердце не жалко вырвать, чтобы кровью смочить их пыльные корни;

о шалашах с соломенными протекающими крышами, где старики радуются, когда на кровать каплет дождь, потому что дождь — это урожай;

о чужеземных демонах, закоптивших страну, опутавших ее стальной паутиной рельсов;

о лесах — зеленых храмах природы, которые гибнут под ударами топоров, чтобы стать горьким дымом в печах изнеженных горожан...

Стихи были слабые, неумелые, но чувствовалась в них щемящая любовь к родной земле, и гордость обиженного хозяина, и мечта о самопожертвовании.

И этот человек убил Унгру — славу, честь, совесть Джанджаристана!

Дасья, смущенный, положил тетрадь на стол, рядом с раскрытым делом. В глаза ему бросился лист протокола, где говорилось, что некий послушник видел, как убийца беседовал через забор с незнакомым человеком, у которого был сломан нос.

— Вы нашли этого человека со сломанным носом? — спросил Дасья.

Младший следователь поспешно закрыл дело.

— Посторонним не разрешают... — начал он.

Хитсари остановил его.

— Перед тобой не посторонний. Это уважаемый министр, господин профессор Дасья.

В ту же секунду что-то тяжелое обрушилось на профессора. Он упал, ударившись головой о косяк, клещи сдавили его горло.

— Оттащите, он задушит его! — услышал Дасья, теряя сознание.

Стало легче дышать. Профессор открыл глаза. Он лежал в углу... а. против него два солдата и два следователя прикручивали к стулу веревками рвущегося преступника.

— Ненавижу! — кричал тот. -— Всех бы вас одним камнем, отродье дьявола! На запад молитесь, продаете нас европейцам, губите страну, веру, изменники!

Потом жрец вспомнил свой обет молчания и закусил губу острыми зубами.

Два следователя почтительно подняли старика, поставили на ноги.

— Вы не ушиблись, ваше -превосходительство? Простите нашу неосторожность. Этот безумец будет примерно наказан. Карцер и смирительная рубашка...

— Не надо рубашки, — прохрипел профессор, потирая горло.

3

Дасья был ошеломлен. Не нападением и не ушибом, а неукротимой ненавистью, которую он вызывает, оказывается. Никогда в жизни к нему не обращались с такой лютой злобой.

У него были противники в политике и в науке. Были люди, которых он считал неучами и тупицами. Выступая против них, Дасья говорил: «В рассуждения моего знаменитого оппонента вкралось противоречие». Оппонент возражал: «Наш уважаемый профессор Дасья исходит из непроверенной предпосылки»... Спорили, расходились неубежденные, помещали в научных журналах «реплику в ответ на реплику».