Рождение шестого океана - Страница 87

Но все это — в прошлом. Сейчас на площадях и перекрестках стоят плакаты: «Переселяйтесь на новые земли! » На базарах повсюду вербовщики. Сидя на корточках, они водят указкой по планам, разложенным на земле. «Люди, выбирайте любой! Кто хочет у самой реки — к воде ближе, кто хочет — поодаль, где берег не подмывает». Князья приказывают челяди ловить на дорогах незнакомых людей с бумагами, гнать палками прочь. Но ведь слуги — тоже крестьяне и тоже безземельные. Поймав вербовщика, они выспрашивают шепотом: «Правда ли, что воду дают даром? А налоги какие? И на сколько лет рассрочка? »

... У подножья достроенной ионосферной вышки собрался митинг. Техник Рамия читает вслух указ: «Желающим дается земля и вода. Каждый может получить надел при условии, что через месяц он засеет его».

Рамия читает торопливо, он думает, что ему не дадут кончить, бросятся расхватывать наделы. Но он дочитывает в глубоком молчании. Потом рождаются вопросы: «Будут ли давать участки женщинам? Какие назначат подати? Как расплачиваться за семена? Где взять орудия и буйвола? » И кто-то, так ничего и не поняв, спрашивает тоненьким голоском:

— Кто будет князем той воды?

Еще не бывало в Джанджаристане воды без владельца.

Никто не подходит к столу, никто не спорит из-за участков. Сказываются века угнетения. Неграмотный крестьянин недоверчив. Подпишешь, наденешь ярмо, как потом выкрутиться? Неужели вода даром? Наверное, какая-нибудь хитрость.

— А подати не увеличат через год?

— Я сам поеду с вами, — говорит Рамия.

Ему не нужна земля. Он техник-электрик и

на орошенных землях будет электриком. Работа там однообразная — насосы и насосы. Но так надо. Недаром на груди у Рамии цифра девять. Он борется с девятью предрассудками и с десятым, не вошедшим в описок: считать, что джанджаристанцы — отсталый, беспомощный, навеки нищий народ.

— Если ты будешь князем той воды, Рамия, пожалуй, мы пойдем за тобой.

Никак не возьмут в толк, что можно жить без князей.

Ночью в бараках никто не спит.

Блестят возбужденные глаза, мелькают жестикулирующие руки. Спорят, надсаживаются, перекрикивая друг друга. Среди своих джанги и джарисы не стесняются, на нарах нет молчаливых. А утром приходит к Рамии усталый землекоп с женой и тремя детьми, тот, кто из первых поверил Сергею и возвратился на стройку.

— Скажи по-честному, кто нас зовет на землю? — допытывается он. — Дасья зовет? Этому я верю. Пиши меня, авось, голоднее не будет.

Потом подходят другие, толпа все гуще и гуще. Просит надел одинокий старик, которого Сергей назвал «Данилушкиным». Нельзя сказать, что его тянет к земле. Он просто лентяй. Лентяй всегда надеется, что на другой работе легче.

Приходит вдумчивый десятник, за ним народ валит валом. Среди последних бойкий Джаниджа («Васей-монтажником» называл его Сергей). Всегда такой расторопный, сегодня он медлителен и растерян. Ведь он горожанин, работа на земле ему чужда. Но другие уговаривают Джаниджу: свое поле, свой дом, свой погреб. В погребе молоко и вино, свои лепешки от жатвы до жатвы. И крыша над головой. Нет нужды платить за каждую ночевку. Молодую жену приведешь в собственный дом...

Джаниджа несмело улыбается. Есть у него девушка на примете. А жить было негде. У самого место на нарах — две доски, пол-одеяла.

Вновь орошенные земли не так далеки от электростанции — километров полтораста. Строительство дает грузовик. В кузов набивается человек тридцать — делегаты, которые будут выбирать участки. Зной, скрипучая пыль на зубах, Рамия стоит в кузове, держится за плечи соседей, трясется и подскакивает на ухабах со всеми вместе.

— А жить будем, как русские, или по старым обычаям? — спрашивает Джаниджа.

Рамия объясняет: «До русских нам далеко. У них все общее — земля и вода, на полях большущие машины, на всякое дело — своя. Пахать — машина, полоть — машина, убирать — машина. Но и по старым обычаям жить незачем. Дома новые, чистые. Никаких самревло! Построим родильный дом, как в столице, пригласим грамотную акушерку. Как-нибудь прокормим сообща. Мы же дружный народ, все свои — со стройки. От электрических насосов можно взять ток. Лампочки зажжем в каждом доме. Построим клуб. Кино будет два раза в неделю, как в городе».

— Сначала молитвенный дом, — вставляет почтенный десятник.

Машина высаживает их на обрывистом берегу. Быстрая река пропилила глубокую долину, катит внизу мутные воды, подрезает и рушит глинистые берега. Наверху гладь, ровная-ровная, с тощими кустиками, с пучками пожелтевшей травы. Где же наделы? Вот они — эта самая голая пустыня...

Рамия видит, как тускнеет взор Джаниджи, вытягивается лицо у ленивого старика. И у самого техника на сердце кошки скребут. Сразу видно, как далек его электрический мираж с клубом, школой и родильным домом.

Десятник придирчиво рассматривает нумерованные колышки — границы ничьих наделов; трет в рукаве сухие комья земли, нюхает, лижет пыль языком.

— А вода? —требует он.

Внизу, у самой реки, бамбуковая будка насосной станции. По просьбе Рамии машинист включает насос. Из горловины широкой трубы на мягкую пыль льется пенистый поток. Рождается мутный ручеек, он пробирается между кочками назад, к реке. На вкус вода препротивная, пахнет грязью и гнилью.

«Побольше лекарств захватить, — думает Рамия, — тут и холера и дизентерия».

Десятник тоже наливает кружку, отпивает, смакует, дает отстояться, потом тычет пальцем в осадок.