Рождение шестого океана - Страница 42

К оглавлению

42

— У вас нервы, Чария. В двадцатом веке не бывает святых. Там, за окошком, хитрый старик разыгрывает фарс. Еще десять минут он будет прикидываться святошей, а затем снова станет президентом. И тогда вам придется худо, Чария, но будет уже поздно. Старик проверил свою силу, он знает, что народ позволит ему все. Завтра он прикончит культ обезьян, через полгода отделит церковь от государства, через год — национализирует банки. И никто не помешает ему — спасителю от голода... Идите, предупреждайте, надевайте веревку на свою шею. Ваша свобода и власть кончатся на той площади, где жрец простит бывшего каторжника Унгру.

— И канадскую пшеницу придется вываливать в море. Сто миллионов тонн по самой низкой цене,  добавил Сайкл деловито.

— Решайте, Чария, — быть рабом или президентом?

Банкир нерешительно улыбнулся.

— Нет, я не отказываюсь, джентльмены. Но трудно, знаете ли... Мне никогда не приходилось... Нервы.

— Все от вина. Вино губит вас, — поддержал успокоенный Сайкл. — Мой дед пил только молоко и дожил до девяноста лет.

Тутсхолд меж тем подталкивал банкира к выходу:

— Спешите, Чария, вам надо быть на площади, рядом с Унгрой, на виду. И постарайтесь, чтобы у вас были синяки.

— Синяки незаметны на темной коже. Я попробую добыть царапины.

Он уже почти шутил, успокоенный соучастниками. Отер пот; поправил галстук и вышел танцующей походкой. Тутсхолд и Сайкл прильнули к шторе.

Процессия уже выходила на площадь. Верховный жрец встал со своего трона. Головной убор на нем вспыхнул, как настоящее солнце.

Двенадцать жрецов, подняв над головой камни, выстроились попарно и двинулись навстречу Унгре.

— Который?—шепотом спросил Сайкл.

Глава двенадцатая
РЕШАЮЩИЙ ОПЫТ

1

За неделю до старта участников полета поселили в Серебряном бору на даче, всех четверых, и категорически запретили им приезжать на аэродром.

Они соблюдали строгий режим, под надзором врача: вставали в восемь утра, делали зарядку, за завтраком пили какао с молоком (привередливый конструктор Иринин, морщась, вылавливал пенки). Гуляли, читали, занимались гимнастикой, после обеда лежали в гамаках часа полтора, затем Сергей играл в шахматы с Ирининым, а Валентин с летчиком — в городки. В десять вечера ложились спать. Врач не разрешал им отлучаться, не разрешал звонить на аэродром, даже не подпускал к телефону.

— Но поймите, доктор, так гораздо хуже, — возмущался Валентин. — Мы сидим здесь взаперти и гадаем, что там напортят без нас. Я совершенно извелся.

— Не вижу, чтобы вы извелись, — отвечал врач невозмутимо. — Вы прибавили в весе восемьсот граммов и аппетит у вас превосходный. Полет готовят лучшие специалисты. Они прекрасно знают дело, вы обязаны им доверять. Сейчас мертвый час. Полежите в гамаке.

Вынужденный отпуск кончился 22 мая. На дачу пришли автомашины, присланные с аэродрома. Иринин, Туляков и Новиковы простились с врачом. «Кончилось ваше владычество, доктор»,— сказал неблагодарный Валентин.

Было это в середине дня. Флегматичный Сергей устроился на заднем сиденье подремать, а Валентин сел рядом с шофером, волнуясь немного и сердясь на себя за это. Он чувствовал себя, как артист, выходящий на сцену. На него устремлены все глаза, он подготовился, знает роль... а вдруг споткнется.

Пожалуй, это был величайший экзамен в Жизни. Два года в Новосибирске и почти год в Москве готовились они к сегодняшнему дню. Закроешь глаза, и в памяти мелькают отрывочные кадры. Вот Ученый совет — академики, профессора. Столько знаменитых людей собралось судить двух самонадеянных молодых инженеров. Глебычев выступает резко: «Мы не имеем права, товарищи, поддерживать своим авторитетом необоснованное предложение. Мы не имеем права, товарищи, уводить научную работу с перспективного пути, обманывать народ несбыточными надеждами...»

Но Глебычев оказался в меньшинстве. Ученый совет принял решение: «провести опыт... ассигновать на него...» Кровь бросилась в лицо Валентину, когда он услышал сумму. Такие средства — им! А если впустую? За всю жизнь не отработаешь. Легко было уверять Сергея: «Конечно, ток пойдет». Легко было отдать два года своей жизни. Но взять у народа такие деньги и обещать успех! Полно, уверен ли сам Валентин, что ионосфера не преподнесет неожиданностей?

Потом в их жизнь вошел знаменитый конструктор Иринин, худенький, большелобый, с седыми висками. Он просмотрел чертежи Новиковых — четырнадцать листов с перечнем деталей, подсчетом веса и стоимости, — болезненно морщась, как дирижер, услышавший фальшивую ноту. «А центр тяжести? — простонал он. — Вы же опрокинете ракету на старте».

Начались дни, вечера и ночи совместной работы. Иринин нервно давил папиросы в пепельнице, листал книги, барабанил пальцами по стеклу. «Никуда не годится! — вздыхал он. —Хитроумно и сложно! Все сложные машины непрочны. Конструкция должна быть проста, проста, как пушкинская отрока, так проста, чтобы любой дурак сказал: «Над чем же вы голову ломали? Так и надо было делать с самого начала».

— Никуда не годится, — вздыхал он через неделю. — Неуклюже! Топорно! Конструкция должна быть изящна. Некрасивые птицы не летают —это закон природы. И некрасивые самолеты тоже не летают, уверяю вас.

Наконец проект составлен. Но надо еще воплотить его. Новиковы познакомились с гулкими заводскими цехами, наполненными металлическим лязгом и запахом сварки. На одном заводе дело не ладилось. Цеховой инженер попросил Валентина выступить перед рабочими...

42